Жизнь тараканья
Первый таракан появился в одиннадцать часов вечера. Он обежал весь стол и, усевшись на краю, воскликнул:
- Ну что за дом! Даже крохи хлебной не оставили!
В это время из хлебницы выполз второй таракан и сказал:
- А у них и хлеба-то нету.
- Что? Уже и хлеба нет?! Дожили!
Второй таракан подполз к первому и сел рядом с ним.
- Мухи – и те живут лучше! – возмущался первый.
– Ну а чем они лучше нас-то?
- Летать умеют, - спокойно ответил второй.
- Во-во, только и всего.
Наступило молчание. По столу бегали мухи, выискивая пропитание, которого не было. Ничего не найдя, они вылетали в открытую форточку и искали другое место.
- А ведь нас много! – нарушил молчание первый.
– Мы могли бы собраться и пойти войной!
- А… - махнул рукой второй. – Бесполезно. Ослабли мы.
- Да, ты прав, - сказал первый, почесав затылок.
Вдруг рядом с двумя тараканами возникла морда третьего, молодого. Запыхавшимся голосом он сказал: - А ну-ка, ребята, подсобите.
Двое первых переглянулись и молча вытащили третьего. Между задних лапок у него была зажата крошка чёрного хлеба.
- Вот, друзья, - сказал он, - достал нам ужин. Это ничего, что плесневелая. Съедим. Одному мне с ней не справится, а вас увидел – решил поделиться.
- Это ты хорошо придумал, - сказал первый, хлопая молодого по плечу.
- Молодец, парень, - поддержал второй.
Вместе они быстро управились с крошкой. Потом опять уселись, но уже втроём, на краю стола.
- Что-то у вас тут еды мало, - сказал третий. – И холодильник куда-то дели.
- Ты что, новенький? – спросил первый. – Еды у нас не мало – еды у нас совсем нет. А холодильник ещё три месяца назад выкинули, потому что туда ложить нечего. - Уж могли бы и оставить. Мы бы туда от летней жары прятались…
Никто ничего не ответил.
- А говорят, - опять начал разговор третий, - в соседних домах лучше живут. Там и хлеб, и колбасу, и много всего другого на столе оставляют. Там тараканы все упитанные, еле лапы передвигают.
- Живут же люди! А здесь существуешь в какой-то покосившейся хате, которая, того и гляди, развалится, и кроме пыли да плесневелого хлеба ничего не видишь. Ну что нам мешает жить так же, как в других домах живут?
- Не знаю, - сказал второй. – Может, это зависит от каких-то неизвестных нам причин?
- Какие могут быть причины?! – воскликнул первый. – Неужели так трудно зайти в соседний дом и посмотреть, что там делают для того, чтобы хорошо жить? Вглядеться, попробовать сделать так же. А вдруг получится? - Хозяева разные бывают… - Гнать такого хозяина в шею! Какой он хозяин, если не может обеспечить хорошую жизнь в доме? Нужно искать нового хозяина, настоящего, который навёл бы порядок!
- Ты прав, дружище, - сказал второй. – Ты бесконечно прав.
- Конечно, прав. Ведь я всё испытал на своей рыжей шкуре. Все шесть недель моей жизни я только и делаю, что побираюсь. Да мои деды жили во сто раз лучше. При другом хозяине. А этот, новенький, явился, не запылился. Целыми днями только и делает, что пьёт. Встанет утром, на рынок сходит, нажрётся, потом опять на боковую. А что он для нас-то делает? Да ничего. Хоть с рынка что-нибудь приносил бы. Опять наступило тяжёлое молчание. Потом третий встал. - А я вот возьму, - сказал он вдруг, - да и сбегаю в соседний дом. Посмотрю, как там живут, поспрашиваю. Прибегу назад, всё вам расскажу. А там мы вместе что-нибудь сообразим.
Первый вскочил на лапы.
- Молодчина, сынок! – закричал он, обнимая третьего.
Второй тоже встал.
- Сходи! – кричал первый, держа молодого за плечи. – Ты молодой, энергичный, а мы уж старики. Иди с нашего благословения. Мы будем ждать тебя, сколько бы ты ни отсутствовал. И мы не умрём, пока не увидим тебя, бегущего к нам с радостной вестью!
Второй подошёл к третьему:
- Что я могу сказать тебе? Только одно: будем ждать.
Все трое обнялись, и молодой отправился в нелёгкий путь. На полпути он остановился, обернулся и крикнул:
- Я вернусь, отцы мои! Я обязательно вернусь!
- Да-да, сынок, - тихо произнёс первый, смахивая слезу, - мы это знаем. Иди с Богом.
Как это ни странно, но третий услышал эти слова, и они взбодрили его ещё больше. Он вмиг пересёк кухню и, проскочив под дверь, скрылся. А старики, усевшись в обнимку на краю стола, затянули тихую, понятную только им одним, песню.
21 июля 1999 года.
Муха
Был вечер. Кулебякин сидел на кухне и читал книгу. И всё бы ничего, да вот только мухи заели. И жужжат над ухом, и жужжат, как будто им больше делать нечего. Да ещё норовят проползти по руке или голой пятке. Кулебякин совсем издёргался.
Но одна муха была особенно надоедливая. Кулебякин вычислил её по звуку: она жужжала громче всех. Да и по размерам отличалась. Прямо слониха какая-то. Уж Кулебякин и отмахивался, и ругался, и чего только ни делал – ничего не помогало. Один раз она, правда, села очень удобно. Так, что можно было её достать. Кулебякин осторожно взял первый попавшийся под руку предмет. Им оказалась чашка. Он хотел накрыть муху, а потом раздавить.
Он замахнулся, да ка-ак хряснет чашкой об стол: только осколки в разные стороны разлетелись. А муха, как ни в чём не бывало, улетела.
Тут уж Кулебякин совсем разозлился, схватил мухобойку и давай носится за мухой по всей кухне. Так бегал он несколько минут. С мухи уже седьмой пот сошёл. За это время она налеталась больше, чем за всю предыдущую жизнь. А Кулебякин всё не успокаивался, всё бил и бил мухобойкой. Повсюду слышался звон разбивающейся посуды.
Внезапно муха без сил свалилась в бутылку из-под молока, стоявшую на столе. Кулебякин ликовал. Он отбросил мухобойку, сделал несколько па вокруг очумевшего кота Барсика, а потом приник глазом к горлышку бутылки. Муха не шевелилась. Кулебякин поднял голову к потолку, громко расхохотался и опять стал смотреть на муху. Это доставляло ему удовольствие.
Вдруг что-то начало происходить. Муха вся затряслась, завертелась. Хоботок её стал увеличиваться, да и сама она не отставала. Кулебякин отпрянул от бутылки. В глазах были страх и удивление.
А в бутылке тем временем продолжало твориться невообразимое. Там уже лежала не муха, а какое-то существо с четырьмя ногами, огромными ушами и длинным хоботом. И существо это с каждой секундой увеличивалось. Бутылка уже лопнула, стол сломался. И, разворотив мебель, стены и потолок, перед Кулебякиным предстал не кто иной, как … слон. С крыльями, как у мухи.
Кулебякин плюхнулся в груду побитой посуды и поломанных стульев, не веря своим глазам, которые были похожи на два теннисных мячика.
А мухослон (или слономух, называйте, как хотите), грозно протрубив, взмахнул крыльями и, доломав крышу, улетел, превратившись в маленькую точку на горизонте. 22 июля 1999года.
Найда
Солнце садилось, окрашивая горизонт в кроваво-красный цвет. В небе ещё летали ласточки, ловя невидимых мошек. Тихий ветерок играл с листвой, которая уже понемногу опадала, обнажая ветки. Дворняжка Найда лежала возле своей будки, положив морду на лапы. На её теле почти не осталось шерсти, в её пасти почти не осталось зубов. А в её карих глазах были грусть и усталость.
Перед её мысленным взором проносилась вся её жизнь…
Вот её отдали какой-то женщине. Не продали, а отдали, потому что она осталась последняя.
Потом её несли в большой коробке домой. Возле дома к женщине подбежал маленький мальчик.
- Мама, я кузнечика поймал! – восторженно кричал он.
- Я тоже кое-кого поймала, - улыбаясь, говорила женщина.
Затем её поставили на крыльцо, а мальчик позвал всех своих друзей. Они смотрели на неё, гладили, тискали.
На следующий день ей дали имя – Найда. Сначала хотели назвать Айной, в честь собаки, что была до неё. Но мальчик настаивал на Найде.
Её посадили на цепь. Конечно, сначала она бегала, резвилась, играла, спала в коробке. Но от цепи никуда не денешься, тем более в своём доме.
Дальше жизнь шла монотонно, однообразно. Она стерегла дом, ела, спала. В общем, делала все те вещи, которые и должна была делать.
Как-то забежал кобель, после чего появились щенки. Хозяева относились к ним хорошо: поили молоком, играли, холили и лелеяли. Но больше всех мальчику нравился один чёрно-беленький щенок, которого бабушка назвала Пушок.
Потом щенков продали… Последним отнесли Пушка. Мальчик, запершись в сарае, долго плакал.
Найда грустила по своим детям, потому что они оказались единственным её потомством. Но воля хозяев – закон.
Затем пришли тугие времена, голодные времена, когда из еды были только хлеб да вода. Сначала кормили три раза в день, потом два, а потом и вовсе один.
Мальчик, который так хотел собаку, совсем её забросил.
Шерсть стала вылезать, но не вырастала вновь, зубы сгнили. …
И теперь она лежала возле своей будки, облезлая, беззубая, голодная, пропахшая псиной, истощённая. Так и прошла жизнь.
Перед носом крутилась мошкара, по телу ползали муравьи, но было уже всё равно. Потому что душа, освободившись от тяжкой ноши, взмыла к небесам, к свободе, к вечности.
Все собаки на улице внезапно повскакивали, подняли морды к небу и протяжно завыли.
Солнце садилось…
3 августа 1999 года.
Обжора Животин
Встав рано утром, Обжора Животин, как обычно, решил позавтракать. Он хотел пожарить пять яиц, но, к сожалению, осталось только четыре. Пришлось пожарить четыре.
Доев яичницу с салом и зеленью, Животин попил кофе с тремя бутербродами с последней колбасой. Потом отправился спать.
Такие трапезы повторялись раз пять в день. В ход шло всё, что можно было съесть. Очевидно, Животин, поспав, забывал, что он уже ел. Старость, как говорится, не радость.
Однажды, когда прокисла кастрюля супа, Животин закатил такой скандал! Аж стёкла звенели от его крика.
- Это ж надо! – кричал он. – Целую кастрюлю супа загубили! Не могли в холодильник поставить! - Забыли, Обжорчик, забыли, - оправдывалась его жена, Влезала Слезянина (они жили не расписавшись, поэтому она носила девичью фамилию). – Взял бы сам, да поставил.
- Уснул я, уснул. А вы что, не могли поставить?
Такая ругань продолжалась ещё около часа. Потом оказалось, что суп прокис не очень сильно. И если его прокипятить хорошенько, то вполне сойдёт.
Жила ещё в доме дочь Животина и Слезяниной – Кричала. Она пока не работала, по случаю беременности. Но по дому хозяйничала. Особенно много приходилось готовить, потому что еда со скоростью света исчезала в брюхе Животина.
Наевшись, Животин любил лежать на кровати и ораторствовать. Он кричал, что во всём виноваты «демократы проклятые». Если отключали свет или воду, если водка была плохого качества, если лопалась банка с огурцами, если, наконец, летом была засуха и урожай получался бедным, то во всём этом были виноваты демократы и только демократы.
Ещё Животин кричал, что Дума совершенно не нужна, что заседают там зря (причём одни идиоты). Что все члены правительства только и делают, что «нажирают себе морды», а он, бедненький, ест всего два раза в день (как он всегда думал).
В особенности Животин не любил президента. Он готов был разбить телевизор при виде улыбающегося лица главы государства.
- Наркоман, пьяница проклятый, - говорил Животин, опрокидывая последний стакан водки (с водкой происходила такая же ситуация, что и с едой. Потом он всё удивлялся, что бутылка так быстро пустела).
И по много часов ораторствовал Животин.
- А ведь раньше такого не было, - говорил он в который раз. – При Сталине такого не было. Сталин показал бы им всем! Раньше…
Дальше следовало перечисление всего, что было раньше.
- Да, раньше всё было не так, - поддакивала Слезянина, лёжа на боку. А в животе урчала чашка чая с куском чёрного хлеба.
Ещё в доме проживал кот – Борис, рыжего окраса. Прям как таракан. Только больше всего он был похож не на таракана, а на экспонат палеонтологического музея. Его костям, торчащим из-под тонкого слоя облезлой кожи, позавидовал бы любой динозавр.
Когда Борис ласково тёрся о ногу Животина, съедающего пятую тарелку щей, прося поесть, хозяин грубо отпихивал кота, приговаривая:
- У, обжора ненасытный! Всё ест и ест.
Когда, завидев, что Слезянина подходит к холодильнику, чтобы достать таблетки от головы (зачем она их там держит, одной ей известно), Борис подбегал к ней, надеясь что-нибудь получить, то она отталкивала его, ворча:
- Пошёл прочь. Нечего лезть, куда тебя не просят.
- Чья мать? – кричала она тут же, услышав в комнате, где дочка разговаривала с подругой, слово «мать».
Но однажды всё в корень изменилось.
Дочь вышла замуж и уехала. Еды вдруг стало мало (в чём, конечно же, виноваты демократы). Не у кого стало спросить, чья же это всё-таки мать там что-то сделала…
И старики потихоньку умирали. Потому что смысла жить у них не осталось.
23 июля 1999 года.
От козла
Монолог непутёвого сына
Вот, отец, пришёл к тебе душу свою излить, всё, что накипело, рассказать. И бутылочку с собой прихватил, чтоб скучно не было.
А накипело за последние месяцы у меня много, отец. Уж о положении в стране и говорить нечего, только тебя расстраивать. Это у каждого из нас накипело. А вот что действительно меня взбесило, так в это, отец, ты в жизни никогда не поверишь: моя жена, с которой мы прожили пятнадцать лет, к которой ты всегда хорошо относился, которой плохого слова никогда не сказал, так вот эта стерва тебя козлом обозвала. Нет, ты можешь себе представить? Я, когда услышал, ушам своим поверить не мог. Ну да ладно, всё по порядку. Только сначала я, с твоего разрешения, бутылочку открою. Так сказать, для улучшения речи.
Так вот. С чего бы начать? Хотя тут, в принципе, и начинать-то надо с одного: пришёл я домой. Ну, естественно, подвыпивши с получки, полбутылки в кармане припрятано. Слышу, на кухне ужин готовится. Хорошо, думаю, закусочка уже есть.
Короче, разделся я, переоделся, кой чего на чёрный день из получки спрятал (не зря ведь ты меня учил), остальное положил в карман домашних штанов, потому что знал, что змея моя первым делом про деньги спросит. Точно, так и есть: только на кухню зашёл, она, даже не оборачиваясь, говорит:
- Деньги где?
Я, само собой, вытащил деньги из кармана и положил на стол.
- Вот, - говорю, - всё, что есть. А она мне:
- Что ж ты брешешь? Да от тебя ж перегаром за километр несёт.
- Ну, подумаешь, выпили немного, - отвечаю ей.
А она, гадюка, будто осмелилась как-то даже.
- Тебе, - говорит, - не выпивать надо, а мешки на своём горбе таскать.
Я, значит, промолчал.
Другой убил бы на месте, а я промолчал, потому как нервы у меня железные. Думаю: ещё что скажет – прибью.
Тут у меня в животе заурчало, я и вспомнил, что очень хотел есть. Я ей и сказал, чтобы побыстрей готовила. А она мне и заявляет:
- Ага, разбежался, жрать он захотел! Ну и наглый мужик пошёл. Была б моя воля, я рога-то твои козлиные тебе поотшибала бы!
Здесь я не выдержал, вскочил, схватил нож и закричал:
- С кем это ты мне рога наставила, стерва?! Убью же ведь!
А она спокойно так, как будто я не нож, а свечку в руке держал:
- Да не изменяла я тебе, дурень. А рога козлиные у тебя потому, что от козла ты родился.
Я, отец, на мгновение остолбенел. А потом как дам ей кулаком под левый глаз. А она, ты знаешь, тоже в долгу не осталась: схватила сковородку и пришпандорила её мне на макушку. А голова у меня крепкая, сам знаешь. Я, значит, с пола поднялся и под второй глаз ей засандалил.
Я, отец, ещё выпью, если ты не против.
Так, на чём я остановился? Ах, да. Короче, под правый глаз я ей тоже дал.
Вдруг откуда-то вышел амбал такой, в маечке, голова лысая, весь в наколках, рот без зубов. И улыбается загадочно. Как будто в преддверии какого-то удовольствия. А жена-то моя и говорит:
- Это Вася, мой любовник. И он тебе сейчас за меня отомстит.
И тут уж он доставил себе удовольствие! Он так меня отколошматил! По полной программе, с применением всех частей тела, включая голову, которая оказалась крепче моей.
Поэтому и пришёл я к тебе, отец, только через месяц, потому что до этого лежал в больнице.
С гадюкой своей я развёлся, дети живут у меня. Всё прекрасно. Сказать больше и нечего…
И вот теперь сижу на этом кладбище, смахнул опавший лист с креста, смотрю на твою фотографию и вижу, что никакой ты не козёл, даже не похож на него. А самый что ни на есть нормальный человек.
26 июля 1999 года.
| 
